Сто братьев [litres] - Дональд Антрим

Он что, не может научить его затыкаться? В таком лае своих мыслей не слышно.

– Пес просто рад быть псом. Рано или поздно успокоится.

– Будем надеяться, ради его же блага, – сказал я и вспомнил об иголках и флаконах, припрятанных в моем кармане. Не так уж трудно обезвредить Стрелка на ночь, а то и дольше.

Голова Ричарда качнулась вверх, вниз. Это зрелище наполняло меня ненавистью.

– Ричард, я бы с удовольствием задержался поболтать, но мне еще надо найти воду и вазу для лилий. – Длинные стебли словно вяли на глазах. Но на самом деле они не вяли. Они смялись, потому что я их слишком сжал и ломал. Никогда не умел обращаться с растениями. Я попробовал нести букет в обеих руках, нежно, словно дитя. Я боялся повредить бутоны. Такие тяжелые, свисающие. Как правильно носить охапку цветущих лилий?

Да вверх ногами, как парижане! Но в таком положении, когда рука вытянута вдоль тела, лилии чуть не подметали пол. На ходу я обычно ритмично помахиваю руками; теперь пришлось сдерживаться, чтобы колыхающиеся лепестки не угодили мне под ноги. Я вытянул правую руку и стал нести цветы на отлете, под углом – около тридцати градусов от тела. Левую руку убрал во внешний карман спортивного пиджака, к свернутому стетоскопу; вот и нашлось чем ее занять на пути через библиотеку – играться с гибкой трубкой. Разыскивая вместительную вазу, я подспудно ощущал театрально яркую телесную стеснительность, словно мое неестественное, опасливое внимание к движению и позе из-за цветов каким-то образом само по себе притягивает взгляды братьев. Букет неизменно привлекает внимание к своему носителю. И все же мне было немножко нервно, как вдруг меня позвал с набитым сыром ртом Шеймус:

– Эй, Даг, ты же их прямо по ковру волочишь.

– Иди в задницу, Шеймус. Может, вместо того чтобы набивать брюхо, лучше поможешь мне найти вазу? И что ты там пьешь?

– Водку.

– Дай глотнуть.

– Прости. Сам себе поищи.

– Да брось ты, Шеймус. Один глоток?

– Мне пришлось очередь отстоять, Даг.

Зачем спорить зря? Я и так видел, что стакан Шеймуса почти пуст. В нем оставался один колотый лед. Полноценный напиток, мастерски смешанный Клейтоном на заказ, – самое оно для начала ночи. А сейчас уже была ночь в полном смысле этого слова. Снаружи просачивались ледяные сквозняки. На улице входил в силу ветер. Будь проклята эта садовая калитка. Шеймус поднял стакан с водкой, и, когда он издевательски отпил, лед пересыпался в стакане по направлению к его губам и зазвенел.

– Не особенно налегай, – посоветовал я, а он ответил со смехом:

– Чья бы корова мычала, а, Даг?

Здесь мы видим идеальный пример неуместной личной критики в не самой подходящей обстановке. Общение с семьей всегда утомительно. Это не новость. И все-таки Шеймусу не стоило проявлять свой дискомфорт от нашего общения и развешивать ярлыки без спроса. Какой это уже стакан по счету? Ничто не мешало ему выпить у стола, прежде чем утащить с собой этот пустой и запотевший стакан водки. А то и сразу несколько. Хотя могу заверить: за нашим раскладным столом непросто добиться больше двух стаканов за раз. Давка. Гвалт, все требуют разные напитки. Я люблю просить свой обычный двойной и вдобавок не слишком сладкий коктейль, чтобы потягивать в уединении. Что тут такого плохого?

Шеймус допил последние капли разбавленной водки, и его лицо приобрело привычное встревоженное выражение: тонкие серые губы сжаты, глаза раскраснелись и нервно косятся в сторону бара. Я предположил, что он уже прикидывает, сколько времени придется проторчать в очереди за новым стаканом. Обо мне он уже и думать забыл, когда я спросил:

– Как думаешь, стена в саду достаточно высокая, чтобы к нам не пробрались посторонние?

– Посторонние? – переспросил Шеймус беззаботно и с заплетающимся языком. Всмотрелся в стакан – пристально, словно надеясь разглядеть среди капель и ледышек что-нибудь интересное. Его широкое круглое лицо поблескивало от пота, словно он только что вышел из сауны. – Слышал новости о Расселе? – со вздохом спросил он.

– Какие новости?

– Это не из первых уст, но, судя по всему, у Рассела что-то не так с игровой рукой.

– О нет.

– В возрасте Рассела травмы руки и плеча – дело обычное.

– А сколько лет Расселу?

– Точно не знаю. Но моложе мы не становимся.

– Правда жизни.

– Ты сам-то чувствуешь себя старым, Даг?

– В каком смысле?

– Ну, старым.

– Иногда с трудом встаю с постели по утрам, если ты об этом.

– А то я тут вдруг подумал: мы можем рассчитывать на тебя в следующее воскресенье в три, когда наша команда выйдет против «Епископальных священников»?

– Я уже много лет не играю, Шеймус. Даже не помню, как это делается.

– Когда-то ты был отличным игроком, Даг. Звездой. Отец всегда говорил, что ты лучший.

Тут между нами повисло молчание, после чего Шеймус продолжил:

– В общем, уже никого не волнует тот нелепый прокол в том неважном чемпионате. Ошибки – это часть игры. Конечно, обидно, когда капитан команды упускает мяч в собственной зачетной зоне под самое завершение матча, но такова судьба, что было, то было, сделанного не воротишь, а кто старое помянет – тому глаз вон. Все говорят, что если бы в тот раз блокировали лучше, то игра бы закончилась иначе. Тебя тогда уже не раз сбили с ног, к тому же нет ничего труднее, чем проносить мокрый мяч, а, если я правильно помню, на поле в тот день было сыро. Короче говоря, это дела давно минувших дней, мы все уже забыли. – Шеймус не сводил осоловелого взгляда со столика, где раздавали выпивку, и продолжал бормотать: – Такой талант, как у тебя, не пропьешь. Это как ездить на велосипеде. Обещай, что ты подумаешь, Даг. Если ты будешь на тактике и длинной передаче, то у нас есть шанс против «Епископальных священников».

Я ответил Шеймусу, что пока не уверен насчет возвращения в футбол, хотя и польщен предложением и согласен подумать при условии, что все понимают: я ничего не гарантирую.

– Я с трудом выкраиваю время в графике и на свое генеалогическое исследование. Тебе будет интересно, Шеймус, что недавно я нашел в корабельном манифесте твоего тезку. Причем добавлю: это не первый корабельный манифест, который я обнаружил во время исследований истории нашей семьи. Так или иначе, Шеймус указан в путевом листе рейса из Портсмута до Берега Слоновой Кости, а оттуда – с так называемым грузом в Новый Свет. В 1811 году. Может, заглянешь потом ко мне? Я покажу твое имя. Оно прямо в журнале. Совершенно разборчивое. Представляешь?

– Даг, – сказал Шеймус, – плюнь ты на семейную историю, надевай свою старую джерси и приходи в воскресенье. Уж поверь, там ты снова почувствуешь себя молодым. И, Даг, не переживай насчет раша. Пока у нас на линии розыгрыша Грегори, ни один «Епископальный священник» тебя и пальцем не тронет.

– Грегори же сам епископальный священник.

И снова Шеймус опустил глаза в стакан и, узрев его пустоту, вздохнул. Ответил усталым голосом:

– Что о Грегори ни говори, он верен семье. Он играет за нас.

Беседуя с Шеймусом, я надеялся, что он не впадет, как обычно, в нарколептическую интерлюдию. Время и обстановка были самыми подходящими: ночь уже наступила, красная библиотека была освещена скупо. Шеймус, понял я, разгорячился из-за тем, которые можно считать напряженными, эмоционально заряженными и потому способными резко вогнать его в рефлекторный сон нарколептика. Чтобы его вырубить, большого расстройства или стресса не надо. Хватит, например, и тревог, как Рассел со своей поврежденной рукой справится на матче в воскресенье. Это, очевидно, повод для волнений всей нашей команды. Шеймус, похоже, особенно ощущал на себе бремя коллективных переживаний. Травма Рассела натолкнула Шеймуса – да и всех нас – на печальные, полные отчаяния мысли о приближающейся старости. А потом еще его подавленные гнев и разочарование из-за того, как я подвел команду в прошлом, не говоря уже о серьезном напряжении Шеймуса, вызванном тем, что я принял за нарциссическую дилемму. Здесь я имею в виду его воспоминания о том, что отец восхищался моими бросками. Должно